Неточные совпадения
Несколько раз в продолжение дня, как только она оставалась одна, Маслова выдвигала карточку из конверта и любовалась ею; но только вечером после дежурства, оставшись одна в комнате, где они спали вдвоем с сиделкой, Маслова совсем вынула из конверта фотографию и долго неподвижно, лаская глазами всякую подробность и лиц, и
одежд, и ступенек балкона, и кустов,
на фоне которых вышли изображенные лица его и ее и тетушек,
смотрела на выцветшую пожелтевшую карточку и не могла налюбоваться в особенности собою,
своим молодым, красивым лицом с вьющимися вокруг лба волосами.
Мужчины были одеты по-китайски. Они носили куртку, сшитую из синей дабы, и такие же штаны. Костюм женщин более сохранил
свой национальный характер.
Одежда их пестрела вышивками по борту и по краям подола была обвешана побрякушками. Выбежавшие из фанз грязные ребятишки испуганно
смотрели на нас. Трудно сказать, какого цвета была у них кожа:
на ней были и загар, и грязь, и копоть. Гольды эти еще знали
свой язык, но предпочитали объясняться по-китайски. Дети же ни 1 слова не понимали по-гольдски.
На дворе множество людей, коих по разнообразию
одежды и по общему вооружению можно было тотчас признать за разбойников, обедало, сидя без шапок, около братского котла.
На валу подле маленькой пушки сидел караульный, поджав под себя ноги; он вставлял заплатку в некоторую часть
своей одежды, владея иголкою с искусством, обличающим опытного портного, и поминутно
посматривал во все стороны.
Перестал быть страшным и Саша: в
своей мирной гимназической
одежде, без этих ужасных погон, он стал самым обыкновенным мальчуганом; и от души было приятно
смотреть на его большой пузатый ранец и длинное до пяток ватное пальто.
Крылушкин
посмотрел на освещенное поле, потом вздохнул и, машинально открыв
свои ветхие клавикорды, тронул старыми пальцами дребезжащие клавиши и сильным еще, но тоже немножко уже дребезжащим голосом запел: «Чертог твой вижду, спасе мой! украшенный, и
одежды не имам, да вниду в онь».
Екатерина любила посещать сей прекрасный цветник, Ею насаженный; любила
смотреть на веселых питомиц, которые, оставляя игры
свои, спешили к Ней навстречу, окружали Ее радостными, шумными толпами, целовали Ее руки,
одежду; единогласно называли матерью и
своею беспечною резвостью в присутствии Монархини доказывали, что они только любили, а не боялись Ее!
Но и этого не знал Фома, хотя вчера кактус действительно вцепился в его
одежду и разорвал ее
на жалкие клочки. Он ничего не знал, этот Фома, хотя обо всем расспрашивал, и
смотрел так прямо
своими прозрачными и ясными глазами, сквозь которые, как сквозь финикийское стекло, было видно стену позади его и привязанного к ней понурого осла.
Однажды в знойный летний день, когда было так жарко, что даже солнце тяжело задремало в небе и не знало потом, куда ему надобно идти, направо или налево, заснула старая Барбара. Молодая Мафальда, сняв с себя лишнюю
одежду и оставив себе только то, что совершенно необходимо было бы даже и в раю, села
на пороге
своей комнаты и печальными глазами
смотрела на тенистый сад, высокими окруженный стенами.
— Ваше сиятельство, что же я с пятаком сделаю? Ваше сиятельство, войдите в мое положение. — Подает свидетельство. — Извольте
посмотреть, ваше сиятельство, извольте видеть, — показывает
на свою одежду. — Куда я могу, ваше сиятельство (
на каждом слове «ваше сиятельство», а
на лице ненависть), что мне делать, куда мне деваться?
Кучер, в треугольной шляпе, нахлобученной боком
на глаза, в кафтане, которого голубой цвет за пылью не можно бы различить, если бы пучок его, при толчках экипажа, не обметал плеч и спины, то
посматривал с жалостью
на свою одежду, то с досадою сгонял бичом оводов, немилосердно кусавших лошадей, то, останавливая
на время утомленных животных, утирал пот с лица.
Великий князь взглянул
на своего спутника, взглянул
на спутника великой княгини и опять
на своего. Лица незнакомые, оба с мечами наголо, кругом его дворчан все чужие! Он обомлел: смертная бледность покрыла щеки его; несчастный старик готов был упасть в обморок и остановил
своего коня. Молодая княгиня, ничего не понимая,
смотрела с каким-то ребяческим кокетством
на своего пригожего оруженосца. Она была в мужской
одежде — прекраснее мальчика не видано, — но литвянка умела ловко выказать, что она женщина.
— Густав! — сказал Паткуль, когда они могли беседовать спокойнее. — Представляю тебе моего друга. Не
смотри на бедную его
одежду: под нею скрывается возвышенная душа, с которой я не смею
своей поравняться; она не знает мести. Еще прибавлю: он русский!
Он
смотрел на нее и не двигался с места. Она похудела, глаза стали больше, нос завострился, руки тонкие, костлявые. И не знал, что сказать и что сделать. Он забыл теперь все то, что думал о
своем сраме, и ему только жалко, жалко было ее, жалко и за ее худобу, и за ее плохую, простую
одежду, и, главное, за жалкое лицо ее с умоляющими о чем-то, устремленными
на него глазами.